Актрис много. Известных, более-менее, тоже. Безусловных – мало. Тех, чьи имена, как пароли. Светлана Крючкова – из «раритетных». Ее любят, ее боятся, равнодушных, кажется, нет. Она прекрасна в роли тети Песи из одесского дворика и императрицы Екатерины II. Она не боится появиться в смешных клоунских штанах в спектакле «Жизнь впереди» и считает, что выстрадала право читать Ахматову. Она миллион раз могла уехать в Москву, но навсегда вросла в город дождей, морского воздуха и чаек.
Сегодня, в день 70-летия актрисы, мы вспомнили несколько ее «тезисов» о жизни, Ахматовой, Петербурге и любви…
…Я верю, что ничего случайного в этой жизни нет.
Я живу в Петербурге, на набережной реки Фонтанки. На Фонтанке же жила Анна Ахматова. Она родилась 23 июня, а я 22 июня. Есть много таких совпадений, не в плане масштаба, конечно, боже упаси. Но вот какая мистика, – когда начались съемки фильма Дмитрия Томашпольского «Луна в зените», где я сыграла, нет, не Анну Ахматову (на это я бы не решилась), но актрису, которая играет Ахматову, — мне приснился необычный сон. Будто пришел Юра Векслер, мой второй муж, умерший в 1991-м году, и попросил его накормить. Когда наутро я позвонила Томашпольскому и рассказала ему сон, он мне сказал: «А вы знаете, это же сон Ахматовой о Гумилеве. Он пришел к ней во сне. Анна Андреевна ему: “Тебя же расстреляли!”. “Нет, меня не расстреляли. Горький хлопотал перед Лениным и меня выслали в Иркутск. Я очень есть хочу. Накорми меня”».
Лицом я на Анну Андреевну, конечно, не похожа. Но когда я в гриме и костюме вышла из-за угла комаровской «будки», а навстречу шла работница музея, она ахнула: «Господи, мне вдруг показалось, что это она!»
… Я знаю точно, что не я выбрала поэзию Ахматовой, меня «привело» к ней. Я долго воспринимала и читала только её «молодые» стихи. И вдруг стала понимать. С возрастом. С пережитым. Чтобы читать стихи Ахматовой, как и Цветаевой, нужно пережить любовь в разных вариациях. Быть любимой и нелюбящей, быть любящей и нелюбимой. Быть брошенной и преданной, и самой хоть раз бросить и предать. Надо влюбиться насмерть, понять, что умрешь без этого человека. А потом возродиться. И еще – обязательно надо пройти голод, буквальный, пройти бездомность, пройти то состояние, когда ты никому не нужен. И обязательно надо пережить материнство, и трудное материнство… Если это не пережито, мне думается, артист не может осмысленно передать эту поэзию слушателям. Чтобы понять страдания и боль другого, нужно что-то пережить самому.
…Марина Цветаева писала: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом». Ахматова, Цветаева – они были совершенно особые, высокие женщины. Надо пытаться понять хотя бы частичку того мира, которым они жили. Я ведь не случайно читать их поэзию выхожу в дешевой юбке, в дешевой кофте. Это чтобы меня было поменьше и больше автора. Я не понимаю, когда артисты надевают одежду от неведомо каких кутюрье и в этом идут читать «И я молюсь не о себе одной, А обо всех, кто там стоял со мною, И в лютый холод, и в июльский зной Под красною ослепшею стеною». Разве такое можно читать в платье от Кардена?
Несмотря на то, что я всю жизнь живу в окружении мужчин и хорошо их понимаю, все же я не знаю про мужчину как мужчину.
Поэтому я читаю Ахматову и Цветаеву. А если беру Давида Самойлова, то и его читаю, как женщина читает мужские стихи. Тем более, что у него много отвлеченного, много философских стихов, в отличие, допустим, от Пастернака, чья поэзия – от лица мужчины. Я же – не мужчина. Я даже не сильная женщина, чтобы обо мне ни думали. Я по сути своей женщина с ног до головы.
…Многие считают, что у Крючковой плохой характер. Не в характере дело. Помню, как горько заметила Людмила Марковна Гурченко: «Мы такими не были, нас такими сделала жизнь». Российская женщина выглядит так, насколько ее жизнь замучила. Трудно быть женщиной в России.
В фильме Глеба Панфилова «Начало», в сцене, где судят Жанну Д’Арк, инквизитор говорит: «Что такое человек? Это грязь, ложь, предательство».
И она ему отвечает: «Да, это так. Но человек – это еще и другое». Когда на твоих глазах человек бросается и спасает незнакомого ему человека. А я знаю, что такое, когда ты уходишь, а рука чужого тебе человека лежит на твоем лбу. Как материнская. И я знаю, что это такое, – когда посторонний человек удерживает тебя в этой жизни. Когда тебе достаточно тепла рядом находящегося человека, слова, им сказанного, – и ты возвращаешься оттуда.
Человек может обидеть, довести до самоубийства. И человек может помочь тебе возродиться. Если, будучи в депрессии, я вдруг узнаю, что кто-то из дорогих моему сердцу людей тоже находится в подобном состоянии, я начинаю его вытаскивать и таким образом вытаскиваюсь сама. Как говорили древние: «Помогая другому взобраться на гору, ты сам приближаешься к вершине». Другое дело что с возрастом я ограничила круг общения, сознательно. Ощущение времени. Мало времени осталось. И я должна сделать то, что мне предназначено.
…«Я вернулась домой!». Это первая моя мысль, когда я приезжаю в Петербург с гастролей или съемок и выхожу на Невский. Мне сразу становится хорошо. И я говорю вслух: «Какой у нас необыкновенный город!». А какая здесь перспектива сумасшедшая! Обожаю смотреть с Троицкого моста на Стрелку Васильевского острова, на Петропавловку.
Мне повезло и у себя дома испытывать потрясающее ощущение простора. Окна моей квартиры выходят на крыши Петербурга и даже виден купол Исаакиевского собора. И все катаклизмы природные я ощущаю ближе, чем кто бы то ни было. Когда идет снег, нас засыпает, а когда ветер гонит тучи, можно лечь на диван и глядеть в небо. Ощущение такое, будто ты в каком-то батискафе, и вся вселенная вокруг тебя крутится.
А поскольку мы живем на реке, то у меня над головой чайки организовали взлетно-посадочную площадку. И в 6 утра своими телами, как бомбочками – бум. Я говорю им: «Ну, тише, дайте поспать!».
Меня всегда звали в Москву. Но как я могу уехать из этого города? Здесь я обрела дом, здесь родились мои сыновья…
Любой из нас рождается один и умирает один. И богатый, и бедный, и успешный, и неуспешный. И даже тот, у кого дети, он – на самом деле один. Ведь дети вырастают и уходят, и мы начинаем жить с котом или собакой. Но наступают ночные часы, когда в голову приходят разные мысли, и человек оказывается во власти одиночества. И болезнь – это тоже одиночество. И спасти от него может только любовь, большой дар божий.
… Больше 20 лет назад я прочла роман «Жизнь впереди» Ромена Гари и влюбилась в историю и в героиню, бывшую проститутку, в 80-летнюю мадам Розу. Настолько, что даже когда-то хотела сама поставить спектакль по этому роману. Мадам Роза – это просто космос. Она может быть капризной, как маленькая девочка, и женщиной, мудрее которой только Господь Бог. В ней есть все, нет только злобы, ненависти и равнодушия к людям.
И в этом спектакле есть очень важная для меня тема. Я родилась на юге, в Молдавии, и выросла в многонациональном дворе. Вы знаете, что такое был многонациональный двор после войны? Евреи, русские, болгары, гагаузы, молдаване, украинцы – никто не думал, кто какой национальности. И когда я приехала в Россию, я вдруг услышала, что, оказывается, есть разные национальности и всякие обидные прозвища. Мой папа – белорус, мама – поморка. А моя нынешняя семья – многонациональная. В ней есть и арабская, и французская, и еврейская, и русская кровь. Поэтому национальная тема для меня болезненна.
А главное – родную душу встретить на этой земле очень сложно, иногда – невозможно. Но если повезло, и бог послал? Кто знает, какой она будет национальности? В этом романе Ромена Гари родную душу однажды, уже на исходе своей жизни, и обретает мадам Роза – польская еврейка, прошедшая Освенцим, и живущая с памятью о нем.
Спектакль не о национальной розни, а о любви, в широком смысле слова. О том, что человек нуждается в том, чтобы его любили, и что сам он должен любить. И от этого он становится лучше, и это то, что помогает ему выжить в этом жесточайшем мире.
Елена Боброва