7 сентября 1962 года.

Начались съемки эпопеи Сергея Бондарчука «Война и мир»…

Экранизация, появившаяся в разгар «холодной войны», стала делом престижа для Советского Союза. Начались съемки символически – в день 150-летия Бородинской битвы и со сцены расстрела поджигателей Москвы у Новодевичьего монастыря.

Кто знает, взялись бы в СССР за экранизацию эпического романа Толстого, если бы не вызов американцев. Конечно, Кинг Видор, в середине 1950-х экранизировавший «Войну и мир» с Одри Хепберн и Генри Фондой, и не думал ни о каком соревновании. Но хотя советские зрители и были тронуты обаятельной Одри в роли Наташи Ростовой, пережить, что на национальную святыню посягнули американцы, не было никаких сил. В ЦК КПСС, на «Мосфильм» полетели письма – от ученых, деятелей культуры, кинематографистов, военных и потомков участников войны 1812 года – с требованиями создать свое патриотическое кино по роману Толстого, которое истинно передаст «великий дух русского народа». Это должно было стать «делом чести для советской киноиндустрии».

Первым на постановку претендовал Иван Пырьев*, но быстро передумал, оценив весь масштаб будущей работы. Рассматривалась кандидатура Сергея Герасимова, удачно экранизировавшего эпопею Шолохова «Тихий Дон». Выбор неожиданно остановили на Сергее Бондарчуке – известном артисте, снявшем лишь психологическую картину «Судьба человека». Говорят, за него ратовал армейский генералитет, каким-то образом увидевший в режиссере дар полководца.

Первой реакцией самого Бондарчука был страх, он даже посоветовался с Михаилом Шолоховым. Тот заметил, что «этот роман с полу поднять трудно, не то, что экранизировать», но вызов Бондарчук принял. И его понять можно, тем более, когда режиссерские амбиции совпадают с амбициями всей страны.

Почти 6 лет труда. 4 серии. 7 часов экранного времени. 300 персонажей, из которых 40 – главные. Кинокамера, специально созданная по образу и подобию американской 70-миллиметровой. Раритетные предметы из коллекций 40 музеев страны. Специально созданные полусотней предприятий 9 тысяч военных костюмов и 3 тысячи гражданских, 12 тысяч киверов, 200 тысяч пуговиц, а также реплики русских и французских наград, табакерки, телеги, лафеты для пушек. Специально воссозданные стекольным заводом в Гусь-Хрустальном старинные бокалы и вазы. Сервиз на 100 персон по образцам 18 века от Ломоносовского фарфорового завода. Сформированный на «Мосфильме» под «Войну и мир» кавалерийский полк. Воссоздание Бородинского сражения – 15 тысяч пехотинцев, 950 кавалеристов, 100 «исторически точных артиллерийских орудий», 60 деревянных пушек, которые выглядели как настоящие, 40 тысяч литров керосина, 23 тонны взрывчатки, 10 тонн пороха, 15 тысяч ручных дымовых гранат, 2 тысячи шашек, 1.5 тысячи снарядов (и ни одного покалеченного «солдата»). Военные самолеты и вертолеты для съемок с воздуха. Стоваттные репродукторы, сохранившиеся со времен Второй Мировой, – чтобы командовать битвой, в которой «смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…».

И, наконец, бесконечное вмешательство советских «богов», — маршал Василий Чуйков, прославившийся обороной Сталинграда, возражал против формирования кавалерийских частей для фильма, министр культуры Екатерина Фурцева «продвигала» Вячеслава Тихонова на роль князя Болконского, чему отчаянно противился Бондарчук (мол, человек с «рабочими руками», который когда-то работал механиком, не может играть князя). Ссоры, обиды на всю жизнь, уходы из проекта операторов и актеров, инфаркт и клиническая смерть режиссера («Теперь знаю, как надо снимать смерть князя Андрея, – он должен уходить не во тьму, а в свет»), Оскар, километровая очередь в столичный кинотеатр «Россия» на первую серию фильма, ставшую № 1 по кассовым сборам, билеты за баснословные 7.5 долларов на премьерный показ в DeMille Theater в Нью-Йорке, а уж сколько новорожденных девочек во Франции назвали Наташами в честь героини Людмилы Савельевой — не сосчитать. Но история создания эпопеи Сергея Бондарчука, попавшей в Книгу рекордов Гиннесса, – настоящая драма и исключительный подвиг кинематографа, который никогда больше не повторится.

И как бы не приняли в итоге фильм зрители, критики и всегда ревнивые коллеги – как уникальное кино, «глубоко индивидуальное и поэтичное», или как «бижутерию на экране» (Григорий Козинцев), как свидетельство «удивительного кризиса» в советской киноиндустрии (Сергей Параджанов), — стоит прислушаться к одному из внуков Толстого, который заявил: невозможно было бы сделать лучше.