25 мая 1895 года.
В этот день Оскар Уайльд переступил порог тюрьмы и остался в ней на долгих два года.
Зимой 1895 года 41-летний Оскар Уайльд, эпатажный остроумец, любимец викторианской публики, скованной приличиями и тайно мечтающей быть такой же свободной, наслаждался триумфом своей комедии «Как важно быть серьезным». И в одно мгновение все рухнуло. С молотка ушли любимые коллекции, жена и дети покинули его и стали носить другую фамилию. Сам Уайльд предстал перед судом, обвиненный в «грубом непристойном поведении» с другим мужчиной. Странно, но британский закон не видел ничего «грубо непристойного» в нетрадиционных отношениях между женщинами.
А ведь все могло обернуться иначе. Нет, никто не говорит, что он мог избавиться от любви к красавцу лорду Альфреду «Бози» Дугласу. «Я не могу жить без тебя, — признавался 21-летнему студенту Оксфорда знаменитый писатель, — Ты такой милый, такой чудесный. Я думаю о тебе целыми днями и скучаю по твоей грации, по твоей мальчишеской красоте, по яркой игре твоего остроумия, по тонкому воображению твоего гения, столь удивительному всегда в своих внезапных ласточкиных полетах на север и юг, к Солнцу и Луне, и прежде всего по тебе самому».
Но когда взбешенный отец «милого, чудесного» Бози маркиз Куинсберри оставил у швейцара лондонского клуба, где бывал Уайльд, свою визитную карточку с надписью «Уайльду – содомиту», нет бы Оскару затаится или, по советам друзей, отправиться по другую сторону Ла-Манша, ведь Франция декриминализировала гомосексуализм еще в 1791 году во время Французской революции. И хотя и там ему было бы отказано в приличных местах, но ему хотя бы не пришлось хлебнуть тюремной баланды. Уайльд же поступает как безумец, — ослепленный своей славой обвиняет маркиза в клевете и подает на него в суд.
Но обвинение в содомии — это вам не простой эпатаж разноцветным бархатом и шелком, к которому Уайльд был так склонен («Главный ориентир для меня – красота китайского фарфора», — говорил он). И остроумный сарказм вряд ли мог бы прийтись по душе судьям. В итоге после двух судебных процессов, полоскания грязного, причем в буквальном смысле, белья на виду всей просвещенной Европы (горничные отеля и экономка Уайльда дали показания, что много раз видели молодых людей в его постели и обнаружили на его простынях пятна фекалий), блестящий денди надел совсем другую одежду и отправился в одиночную камеру лондонской тюрьмы Пентонвилль.
Викторианская тюремная система стремилась держать заключенных в изоляции, чтобы они могли размышлять о своих преступлениях. У Оскара Уайльда времени на это было с избытком, — приговоренный к каторжным работам, но признанный слишком слабым для тяжелой физической работы, он часами раскручивал и раздирал веревки, чтобы получить волокна, используемые для изготовления пакли. Мало ему было пытки одиночеством, Уайльд также страдал от дизентерии и недоедания. После перевода в тюрьму Рединг его положение немного улучшилось, – он был назначен ответственным за распространение книг из скудной тюремной библиотеки. Наверное, он заплакал, впервые за долгое время взяв в руки книгу. Но главное – он получил право писать, хоть и с условием: каждый день с наступлением темноты отдавать тюремщику написанные страницы. Условие абсурдное, но что ему оставалось? «Ничто в мире не бессмысленно, — убеждал самого себя Уайльд — Страдание и все, чему оно может научить, — вот мой новый мир».
Спустя 2 года заточения из тюрьмы вышел больной, измученный человек. Годы заключения полностью подорвали его здоровье и лишили последних иллюзий относительно Бози. Уайльд поселился во Франции. Спустя всего три года он умер в возрасте 45 лет и был похоронен в Париже.
После смерти писателя его близкий друг Роберт Росс опубликовал «De Profundis» — письмо-исповедь, которое Уайльд написал в тюрьме своему дорогому Альфреду Дугласу. В ответ на это Дуглас выпустил книгу под названием «Оскар Уайльд и Я», в которой снова отрекся от Оскара, как будет делать на протяжении всей дальнейшей жизни. И только в 1940 году, за 5 лет до смерти от сердечного приступа, Бози опубликовал книгу «Оскар Уайльд: Подводя итоги», в которой назвал страх перед гомосексуализмом «лицемерным», а Уайльда — другом, которого он «продолжает любить, даже зная о нем все». Что ж, с такими друзьями и враги не нужны…
Единственное, что могло бы утешить Уайльда – то, какую роль сыграли скандальный судебный процесс и невероятно смелая речь писателя «о любви без имени» в судьбе многих подобных ему. Немало юношей именно благодаря первому публичному обсуждению гомосексуализма осознали свои эмоции. Сделало ли это их счастливыми? Кто знает. Но они хотя бы смогли понять самих себя…