10 мая 1922 года.

Молодожёны Сергей Есенин и Айседора Дункан отправились в мировой вояж, не догадываясь, что это путешествие разрушит их брак.

Москва. Аэродром им.Троцкого. 9 часов утра. Пара, которая расписалась несколько дней назад, поднялась на борт аэроплана «Фоккер». Это только звучит так обыденно. Но даже в конце 1920-х аэропланы производили магическое впечатление, что уж тут говорить о 1922. Тем более, что это был всего лишь третий рейс первой международной авиалинии СССР «Москва-Кенигсберг». Как описали тогда корреспонденты начало вояжа поэта: «Аппарат с виду точно игрушечка. Каюта, в которую ведёт дверь с каретным окном, похожа на вместилище старинных дилижансов: друг против друга два мягких дивана на шесть мест. Написано на немецком и русском языках: «Собственность Российской Республики»». И, конечно, невозможно не восхититься – Есенин, которому опасности чудились повсюду, который страдал зрительными и слуховыми галлюцинациями, тяжелыми состояниями страха и тоски, готовился подняться на эту несовершенную конструкцию.  И ладно бы, подняться — и тут же со вздохом облегчения слезть. Но лететь 11 часов с остановками в Смоленске и Полоцке! Интересно, сколько раз на этих «полустанках» у Есенина возникало желание все бросить и вернуться домой?

Итак, в 8 вечера того же дня Есенин и его «Сидора» прибыли в родной город Канта, а оттуда направились в Берлин. Путешествие стало испытанием для поэта. Он бежал из пусть советской, но все равно «кабацкой» Москвы («В Москве себя я чувствую отвратительно»), надеясь на глоток свободы. Ему было плохо в Москве. Обожаемой им патриархальной деревне пришел конец. Но ему было отвратительно и в Европе, и в Штатах. Прошло всего чуть больше месяца с начала путешествия в роскошном пятиместном «бьюике», а он пишет другу Илье Шнейдеру: «…жизнь не здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трупно, как воняют внутри они. Никакой революции здесь быть не может. Все зашло в тупик. Спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы. Нужен поход на Европу»…

Но этот многомесячный зарубежный вояж принес Есенину разочарование не только в западном мире, которому нет дела до поэзии («Вы думаете — мои стихи — нужны? И вообще искусство, то есть поэзия — нужна?» – пытал он Горького, повстречавшись с ним в Берлине). Но и в Айседоре. «Если бы Изадора не была сумасбродной и дала мне возможность где-нибудь присесть, я очень много бы заработал и денег. /…/ Она же как ни в чем не бывало скачет на автомобиле, то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую с молчаливой покорностью, потому что при каждом моем несогласии – истерика». Вернувшись в августе 1923 года в Москву, Есенин ушел. Через месяц Айседора СССР покинула. Вскоре ей пришла телеграмма: «Я люблю другую. Женат. Счастлив. Есенин».