Про Антона Адасинского (актер, режиссер, хореограф, музыкант, основатель культового театра DEREVO, который на самом деле не нуждается в представлении) как-то в немецкой газете написали: «Он – мастер мельчайших жестов, высокой концентрации. Даже когда он с кажущейся небрежностью «болтается» по сцене или никак не может войти в воображаемую дверь – его тело под полным контролем…». Все точно до запятой. Вот только в новом своем спектакле «Robert`s Town», который Адасинский покажет 13 июня в «Скороходе», он жестам предпочел слова. Мы встретились с ним, и выяснили, почему так…

 — Антон, почему в «Robert’s Town» вы предпочли воздействовать на зрителя не через пластику, а через слово? Вряд ли дело в возрасте…

— Конечно, нет. Знаете, в Японии я познакомился с великим мастером танца Кацуо Оно, когда ему было уже 100 лет. Его тело давно не двигалось, оно было уже просто оболочкой, вокруг которой – мощное радужное поле. Но Кацуо Оно был способен передавать танец дрожанием самого себя. Может быть, дыханием, может быть, с помощью мизинцев. И это воздействовало круче, чем 250 танцовщиков, делающих 800 фуэте в минуту!

Так что дело не в старении тела, а в том, что сейчас мне хочется разобраться с самим собой, и чтобы меня никто не отвлекал и не требовал моего внимания на репетициях и спектаклях. И для меня это огромное счастье отвечать только за себя. «Robert’s Town» – очень открытая работа. В ней я не прячусь за персонажей, за грим, костюмы, абстрактные танцы.

— Хотя главного героя спектакля зовут Марек, те, кто хотя бы поверхностно знает вашу биографию, понимают, что за Мареком – вы сами.

— Конечно. Я не имею права быть назидательным на сцене, тыкать пальцем: «Знаешь, парень, ты что-то не то сделал». Конечно, я говорю в спектакле про себя. Про те свои мечты, которые предал в какой-то момент, про те вещи, которые не сделал когда-то, про те точки на жизненном пути, которые я пропустил. Про то, как меня мотало и как в какой-то момент я понял, что и в 40, 50, и даже в 60 лет можно снова вернуться к тому, что не доделал в свое время… Собственно, «Robert’s Town» – это призыв ко многим моим знакомым, которые как-то подсдулись и положили свою мечту под кровать. Да, понимаю, что у каждого найдется миллион оправданий – проблемы, семья, долги, что сегодня стыдно быть «не при делах», стыдно быть бедным, а искусство не делает людей очень богатыми, зато оно делает их счастливыми.

…Знаете, на съемках финала «Фауста» в Исландии, на леднике, который после знаменитого извержения Эйяфьятлайокудля больше не существует, мы с Сокуровым разговорились на тему, почему так: в природе все правильно – деревья, реки, птицы, и почему среди всего этого прекрасного бродят несчастные люди? Запутавшиеся, нагрузившие себя проблемами. И чем дальше, тем хуже. Мы давно разучились смотреть в небо, видеть звезды, просто радоваться жизни. Нам приходится постоянно пахать, и все больше и больше. Сколько же можно существовать с таким кривым сознанием? Во имя чего? Надо менять это отношение в себе. Причем, не откладывать, говоря себе: вот, в следующий понедельник начну, или через месяц, или лучше – весной. У Герберта Уэллса есть рассказ «Дверь в стене» — про мальчика, который однажды на хорошо знакомой ему улице увидел зеленую дверь в белой стене. Он приоткрыл ее, – а там райский сад, невиданные звери. Но надо бежать в школу, «ладно, на обратном пути заскочу». На обратном пути он эту дверь не нашел. У каждого из нас есть свои «зеленые двери», которые мы не открыли, но может стоит задуматься и все-таки однажды ее открыть? Поздно никогда не бывает, вот об этом «Robert’s Town».

 — Рассказ Герберта Уэллса заканчивается смертью героя, когда он все же однажды открыл заветную дверь…

— Никто не знает, что там. Все, кто рассказывает об этом, немножко подвирает, потому что они пытаются передать свои ощущения с помощью привычных слов, а это — невозможно. Но я сыграл, станцевал такое количество персонажей, духов, характеров, объектов всех видов миров, что я уже сам не понимаю: если я танцую, например, в «La Divina Commedia» некое существо, когда мое тело отойдет в мир иной, это существо останется? Потому что я точно ощущал какие-то странные вибрации, выходя на сцену Мариинского театра (в роли Дроссельмейера в балете Михаила Шемякина «Щелкунчик» — прим.авт.). Я чувствовал, что великих танцовщиков прошлого – Нижинского, Павловой – уже давно нет, а духи их где-то здесь, рядом со мной. И мне думается, что вибрации моих образов, духов останутся на сцене. Но именно на сцене, не в квартирах, не в офисах. И буду приходить в ощущениях или в снах.

 — К слову, о снах – и в «реалистичном» «Robert’s Town» немало сновидческого.

— Потому что мы полжизни проводим в мире снов. Кому-то кажется, что это все чепуха, главное – реальный мир с его суетой, движухой, иллюзией деятельностью. А для меня намного важнее мир снов, – там я могу встречаться с теми, кого уже нет с нами,или с теми, кто еще только появится. Там я могу оказаться в полупрозрачном мире, где люди ходят в хитиновом покрытии, как огромные термиты. Или стать женщиной с длинными пепельными волосами, танцующей в огромной красной юбке. Или быть рыбой. Я помню эти свои ощущения, – я очень легко плаваю, тело обтянуто в какой-то кожух. При этом у меня одна нога, видимо, это хвост, что-то вроде хвоста русалки. В какой миг я вылетаю на берег, где меня очень достойно встречают и ведут под руки, – на одной ноге передвигаться непросто, хотя я и делаю это красиво. Кстати, потом я этот танец сделал в «Robert’s Dream». Я точно помню, что во сне я веду себя очень повелительно, но почему-то с меня требуется этот кожух или кожу содрать и высушить. А я понимаю, что это невозможно, ведь это моя кожа.

 — В «Robert’s Town» вы рассказываете о том, как герой Марек, то бишь вы, пришел к Полунину, решив стать клоуном, и говорите удивительные слова, что клоун и бог ходят рядом, иногда вместе, а иногда и вовсе под ручку. И, кажется, в каждом вашем спектакле появляется образ клоуна.

— Да, клоун появляется то в виде Арлекино, то в виде Пьеро, то в виде просто задрыги-бомжа. Как-то, давно уже, на Невском видел бомжа с табличкой: «Подайте меня ради». Это абсолютно моя тема. Но когда-то, до Полунина, мне казалось, что клоун – это обязательно трусы в горошек, красный нос и «Ой, Бим, какие у тебя грязные руки! – Ты моих ног не видел, хохохо!». В общем, детский ужас. А потом понял, что клоун – это не трусы в горошек, и не пендели, не Том и Джерри. И на самом деле клоун ходит иногда под ручку с богом.

Но только иногда. Все великие клоуны верили, что клоунада изменит мир, приведет его к лучшему и люди будут больше улыбаться. Но ничего подобного не происходит, и давно уже понятно, что не клоуны и не художники меняют мир, а совсем другие люди и другие фамилии. Мы стараемся, конечно, но… Еще до всякой пандемии в Европе стали исчезать культурные фестивали, – во многих странах культура потеряла смысл для тех, кто дает деньги. И люди там послабее, чем у нас, – у них жилы, хребет другой, чуть что, они сразу ломаются – «нет денег, ну что ж, не буду делать спектакль, пойду в системные администраторы». У наших стержень посильнее, но тоже энергетики уже маловато. Я вот работал несколько лет назад с «Гоголь-центром» и поймал себя на том, что не могу добиться от ребят стопроцентной отдачи. В гримерках они утыкаются в телефоны, говорят о чем угодно, только не о деле, не ночуют, не пропадают сутками в театре. Они отдают себя – но на 80 процентов. Зрителю этого достаточно – хлопают, встают. Но мне не хватает тех 20 процентов, после которых зритель должен уйти измененный.

 — И поэтому вы стали работать с детьми? Я имею в виду ваш мюзикл «Золото», который только что показали в московском МХАТе им.Горького.

— Это очень круто — работать с детьми, потому что они еще не дошли до точки, когда человека начинают ломать амбиции. Для людей моего поколения, чуть младше, то, что мы делаем на сцене, – это уже просто рабочий процесс. Они уже устоялись, устаканились, у них есть свое осознание политики, религии, бизнеса, чего угодно. А дети – подвижны, я знаю, что каждый спектакль, сыгранный ими со мной, настроит их на правильную позитивную волну и останется внутри их.

 — Вы напомнили мне о «Robert’s Dream», который, если не ошибаюсь, вы сделали лет 15 назад. Теперь «Robert’s Town». Простое совпадение, или это имя значимо для вас?

— Так зовут ударника и вокалиста группы Soft Machine. Роберт Уайатт из-за несчастного случая потерял возможность ходить, но свою мечту быть музыкантом не похоронил и стал играть на клавишных, гитаре и перкуссионных, по музыке, кстати, еще круче стало. Для меня Уайатт – великий пример человека, который не бросил свое предназначение. И спектакль «Robert’s Dream» был посвящен человеку, который не может ходить, но который прекрасно танцует и без этого. А новый спектакль, «Robert’s Town» – о человеке, который решил уже в зрелом возрасте вернуться к детской мечте, начать все сначала, и у него получилось.

Екатерина Юрьева