С 17 по 19 ноября на сцене театра Мюзик-Холл будут бушевать нешуточные страсти, а зрители станут свидетелями зарождения знаменитой легенды о Дон Жуане и его враге Командоре.

Кто только не писал о вечном любовнике. Испанец Тирсо де Молина, француз Мольер, истинный британец Байрон, немец Гофман, швейцарец Макс Фриш, «наше все» Пушкин. В России великий распутник и вовсе оказался желанной «музой» — о нем писали Алексей Толстой, Гумилев, Цветаева, Радзинский. Одним словом, Дон Жуан – «человек мира». Но по воле драматурга Леонида Жуховицкого он оказался на самом краю света, в богом забытой деревушке, куда сбежал от славы и сплетен, от докучливых барышень и ревнивых мужей. На репетиции мы встретили Ивана Ожогина и узнали, каково ему в костюме Дон Жуана.

— Иван, почему для мюзикла выбрали историю, придуманную отечественным автором? И чем она вас зацепила, раз уж вы сразу согласились принять участие в проекте?

— О Дон Жуане мы с режиссером Артёмом Каграманяном говорили давно, еще когда работали с ним над чеховской «Чайкой». В какой-то момент он мне признался, что очень хочет поставить два произведения, надо только найти финансирование. Услышав, что одно из них — «Дон Жуан», я не сказал сразу «о, да, круто, я знаю, как это сделать», скорее наоборот, было много сомнений, но режиссёр сказал, что в моем случае он видит, как это может быть. И второе — «Двенадцатая ночь» Шекспира, где для меня тоже приготовлена интересная роль.

 — О, это любопытно, заинтригуйте же…

— Мальволио.

 — Вот уж и в самом деле заинтриговали. Нелепый, напыщенный дворецкий в желтых подвязках — и вы! Это не только неожиданно, но и очень смешно.

— И вправду, смешно. Абсолютно характерная роль. Причем у меня есть потрясающий образец. Еще учась в Ульяновске, я видел «Двенадцатую ночь» местного драматического театра, где Мальволио играл Валерий Шейман, ныне артист московского театра «У Никитских ворот». Такого Мальволио я никогда больше видел и даже не представляю, кто мог бы лучше передать это сочетание трагикомического гротеска и нагловатой уверенности в себе. Не знаю, что может получиться у меня, но очень хочется попробовать себя в роли Мальволио.

 — В ожидании «Двенадцатой ночи» вспомним о Дон Жуане, который в версии Жуховицкого вовсе не победительный герой адюльтера.

— Да, и мне как раз и интересно играть именно такого человека — загнанного в угол, уставшего от славы, от преследований обманутых мужей и любовников. От внимания женщин, наконец. Ему хочется лишь одного — скрыться от всех и вся. И кажется, он находит покой в какой-то захудалой гостинице на краю света. Но и в захудалой гостинице на краю света есть служанка, мечтающая о любви. Помимо нее, там же оказывается полковник Дон Карлос, желая отомстить за смерть своего брата капитана, который в версии местного бездарного поэта, мечтающего о славе, становится тем самым Командором. Сюда же приезжает покинутая 10 лет назад жена Дон Жуана, которая, оказывается, гонится за ним все эти годы, чтобы убить. И в завершении появляется Исполнитель святой инквизиции, посланный привести моего героя к покаянию и убить.

Итог истории — рождение легенды о Дон Жуане и «пожатье каменной десницы», которую потом будут описывать разные авторы мира.

И в этой истории мне нравится, что Дон Жуан человек неоднозначный и глубокий. Для женщин он «спаситель», для хозяина местной таверны – кумир. А для большинства – человек, который не вписывается в «систему», за что система его и наказывает.

— А то, что ваш Дон Жуан лишен чувства вины?

— А почему он должен его испытывать? Он же сделал счастливыми женщин, которые открывали для себя, что каждая из них прекрасна и достойна любви.

 — У вас мужской подход к вопросу. У меня женский, — мне жалко брошенных дам.

— Давайте посмотрим на Дон Жуана с актуальной нынче точки зрения толерантности. Нас же все время призывают принимать себя такими, какие мы есть, со всеми нашими достоинствами и недостатками. Вот и в отношении моего героя мы должны принять: он – такой. Он никому ничего не обещает, он принадлежит всем и никому.

— Ну в этом смысле с Дон Жуаном коррелирует другой ваш герой, вернее, два – Джекил и он же Хайд. Ведь повесть Стивенсона, по которой в театре Музкомедии поставлен мюзикл Фрэнка Уайлдхорна «Джекилл & Хайд», — ни что иное, как реакция на запреты викторианской эпохи. Сегодня, как ни странно, эта история не менее актуальна – теперь уже как реакция на запреты эпохи политкорректности.

— У героя Стивенсона, действительно, вырываются инстинкты, подавляемые социумом. Надо ли человека загонять в рамки правил, вопрос вечный, как и споры, что есть Добро и что есть Зло. Могу сказать лишь одно: должна быть мера во всем. В вопросах политкорректности, толерантности перегибов и в самом деле много. Почему человек должен ограничивать себя в том, чтобы вещи называть так, как он хочет? Где же пресловутая свобода слова, о которой мы столетиями мечтали? Давайте все-таки относиться честно друг к другу, лицемерие и ханжество, в конце концов, оборачивается анархией.

Но проблема в том, что, с другой стороны, каждому из нас хочется, чтобы по отношению к нему, его окружению относились корректно, а не позволяли себе высказывать бог знает что, прикрываясь свободой слова. Так что все сложно, все очень тонко, на грани. Поэтому, повторяю, во всем нужна мера: неправильно подавлять человека, но нельзя и давать ему чрезмерную свободу, человек слишком легко может переступить черту дозволенности.

 — Американский социолог Джозеф Овертон описал технологию того, как можно изменить отношение общества к вещам, которые раньше считались абсолютно неприемлемыми. Даже каннибализм.

— А это во многих странах сейчас и происходит. Так получается, что в толерантном обществе с одной стороны ограничения, а с другой – вседозволенность, когда вещи, прежде недопустимые, перестают быть табуированными. Но, опять же, какова оборотная сторона этой медали? Не секрет, что в некоторых странах с высоким уровнем развития в то же время наблюдается высокий уровень суицида. Если обобщать, я этот процесс рассматриваю как систему саморегуляции планеты. Всегда были войны, проливалась кровь, неважно из-за чего – из-за земли, святынь, нефти, газа или золота…

 — Что вас спасает от мизантропии, когда вы думаете об этом?

— Во-первых, я все-таки стараюсь об этом не думать. Во-вторых, я уверен, что каждый просто должен заниматься своим делом. Найти себя, свое призвание. И потом, знаете, я люблю вспоминать фразу, которая звучит в конце мюзикла «Чикаго»: «Не все вещи, которые мы видим, являются таковыми на самом деле». Так что всегда есть над чем поразмышлять. И поэтому мне нравится играть в таких глубоких историях, как «Дон Жуан». А там есть над чем подумать, даже если кому-то изначально мюзикл показался странным и поверхностным.

 

Ольга Машкова
Фото — https://donjuanmusical.ru/