В долгожданном новом театральном сезоне первым делом бросается в глаза, что сразу два театра решили открыть свои двери новым прочтением русской классики. В обоих случаях получилось интригующе.

«Приют комедианта». Волкострелов. «Русская классика»

Можно по-разному относиться к творчеству режиссера-интеллектуала, как обычно позиционируют Дмитрия Волкострелова*, ученика Льва Додина, но трудно не согласиться с его тезисом: «зачем интерпретировать старые тексты, когда можно взять современный текст». Для него классика – именно «старые тексты», а не «универсальные», как принято считать. И Волкострелов держался в границах современной нам реальности, пока не получил предложение худрука Приюта комедианта Виктора Минкова поставить что-нибудь классическое.

Режиссер, честно перечитывав мастеров, понял, что театр, которым он занимается, решительно не коррелирует с хрестоматийным изложением произведений Пушкина, Достоевского, Толстого, Чехова и иже с ними. И памятуя о собственной попытке разобраться с феноменом «русского романса XIX века», из которой в московском театре Наций вырос историко-архивный спектакль «Русскiй романсъ», тем же ключом решил открыть литературу «золотого века». Ее отсчет Волкострелов ведет с 1799 года, когда родился Пушкин. Заканчивает 1904 годом, годом смерти Чехова, хотя логичней было бы назвать все же 1910 год, похоронив вместе с Толстым и всю прежнюю Россию. Классический материал вновь рассматривается исключительно как продукт своего времени.

«Мы не просто взяли тексты русских классиков, перемешали их и что-то с ними делаем. Скорее, мы пытаемся оказаться в этом пространстве и времени», — говорит Дмитрий Волкострелов. Полтора часа пятеро актеров пытаются обжить «музей русской классики», что нелегко, ведь по признанию Волкострелова, та Россия – утраченная цивилизация, Атлантида. И сколько бы мы ни смеялись над клюквенным «Онегиным» Рэйфа Файнса, в отличие от нас британцам не надо объяснять, что такое денди и что «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…». Так что бобровые шапки, самовар и старинные этажерки остаются музейными раритетами, а не предметами из повседневной жизни. И даже живые фикусы – как будто из прошлого…

Субъективность истории – второй ключ к пониманию этого спектакля. И, пожалуй, это самое любопытное. Волкострелов предложил самим артистам выбрать по одному значимому событию из каждого десятилетия XIX века. Выборка совпала лишь в одном пункте – провале чеховской «Чайки» в Александринке. Выяснив, что у каждого артиста свой взгляд на события, происходившие в прошлом, и для кого-то важнее несостоявшийся расстрел Федора Достоевского, а для кого-то  — появление «Капитанской дочки» Пушкина, Волкострелов решил не мелочиться. В итоге существует пять версий спектакля, построенных в зависимости от исторических событий, выбранных конкретным артистом. И пять поводов прийти в театр, чтобы разобраться с очередным «нашим всем».

Фото: pkteatr.ru

Театр им. В.Ф. Комиссаржевской. Баргман. «Анна в тропиках»

Пока Дмитрий Волкострелов выясняет, почему тексты классиков стали частью «русского культурного кода», грядущая премьера в театре им. В.Ф.Комиссаржевской убедит всех: русское слово и на кубинца повлияет.

Для возвращения в стены Комиссаржевки (не так давно он был ее главным режиссером, театр и Баргман расстались полюбовно) Александр Баргман выбрал пьесу американского драматурга кубинского происхождения Нило Круза про то, как в конце 1920-х работникам сигарной фабрики близ Майами читали «Анну Каренину» и как чтение этого романа неожиданным образом повлияло на судьбу персонажей. Баргман мог, кстати, и саму «Анну Каренину» поставить, в его прошлом есть и «Крейцерова соната» в Тюмени и «Война и мир» в Будапеште. Но выбрал латиноамериканский взгляд на русскую классику.

Нило Круз, даром что обладатель престижнейшей Пулитцеровской премии, для нас темная лошадка. Тем более интригует его выбор, – как и зачем он внедрил «Анну Каренину» кубинско-флоридский быт. Однако, Александр Баргман почуял в пьесе кубинца ту тоску, тревожность и недосказанность, которая свойственна вовсе не графу Льву Николаевичу Толстому, а врачу Антону Палычу Чехову, пьесы которого, к слову сказать, Лев Николаевич откровенно не любил. «Куда с вашими героями дойдешь? С дивана, где они лежат, — до чулана и обратно?» — спросил как-то автор «Анны Карениной» у автора «Трех сестер».

Никакой латиноамериканщины ждать не стоит – всяких там тропиков, пальм, смачных теток и пошлых мачо. Все тоньше – кубинский колорит странным образом миксуется с толстовско-чеховским замесом, а адюльтер на табачной фабрике  — со страданиями героини снежной России. «Это притча, — говорит Александр Баргман, — В ней есть сакральные смыслы, и это интереснее, чем какие-то латиноамериканские «карнавальные» шалости. Пьеса про то, как русская культура, полная скрытого язычества соединяется с кубинской культурой, тоже полной язычества».

Стоит ожидать побочного эффекта спектакля – после него точно захочется перечитать роман Льва Толстого.

Фото: пресс-служба театра им. В.Ф. Комиссаржевской

Екатерина Юрьева