Один Радецкий воевал с Наполеоном, другой Радецкий – завоевал сердца российских домохозяек. Но одному посвятили марш, а о другом незаслуженно забыли.

Имперская столица была не только окном в Европу, но и дверью, в которую входили европейцы, неся с собой не только заграничные товары, но и свою кухню. Из Петербурга по всей России распространялись кулинарные традиции других стран. Именно в столице вначале «прописались» французский паштет, венгерский гуляш, итальянские равиоли, рыба a la polonaise. На волне Французской революции в Россию принесло гувернеров, модисток и поваров. Столичная кухня стала приобретать европейский лоск. И немалая заслуга в этом принадлежит Игнатию Радецкому, бывшему гусару и бывшему метрдотелю двора его Императорского Высочества герцога Максимилиана Лейхтенбергского, Санкт-Петербургского дворянского собрания, семей Паскевича и Витгенштейна.

Игнатию Радецкому повезло с фамилией. Услышав ее, все сразу вспоминали либо «марш Радецкого», либо самого Радецкого, австрийского фельдмаршала наполеоновских времен, в честь которого Штраус и написал марш. Потому что этот рябой толстяк написал кулинарную книгу, и – что говорить, — для ее продвижения звучная фамилия в самый раз. Впрочем, справедливости ради заметим: бестселлером его «Альманах гастронома» стал вполне заслуженно. А сам Радецкий стал считаться одним из основоположников русской кулинарии «с европейским лицом». Вернее, с «французским». Ведь «Франция… довела гастрономию до возможного совершенства», писал Радецкий и старательно прививал русскую кухню к французской традиции.

О Радецком сегодня мало кто знает, а напрасно. Он – своего рода миссионер от кулинарии. Вот попутешествовал по Российской империи Александр Дюма, а потом припечатал: «Несчастье всякой кухни, за исключением французской, состоит в том, что они имеют вид кухни случайной. Одна только французская кухня есть нечто продуманное, научное, гармоничное… Но самая ужасная кухня – русская, потому что внешне она цивилизованная, а фундамент ее варварский. Русская кухня не только не настраивает на пользу блюд, но маскирует их и обезображивает. Вы думаете, что едите мясо, а оказывается, что это рыба. Вы думаете, что кушаете рыбу, а оказывается, что это каша или крем».
Читать такое обидно, да и как-то странно – зачем же автор «Трех мушкетеров» включил в свою кулинарную книгу массу рецептов из «самой ужасной кухни», вроде карпа в пиве по-московски или «русского винегрета», которым так любил удивлять своих гостей, не ленясь провести час за собственноручным приготовлением соуса? И между прочим, графу Монте-Кристо подают ни что иное, как волжскую стерлядь. «Не может быть! – воскликнули все гости в один голос».
Прочувствуйте этот возглас – волжская стерлядь редко когда доплывала даже до самых изысканных столов Европы. Как заметил другой французский классик, романтик Теофиль Готье «Один кусочек волжской стерлядки на изящной вилочке стоит путешествия».

Радецкий легким, понятным языком объяснил всем, что изысканная кухня – это не привилегия аристократов. Если шеф-повар какого-нибудь тайного советника мог взять на заметку «осетрину шпикованную труфелемъ а ля Перигоръ» или «воловьи поднебенья с телячьими ”молоками”», то хозяйка семейства средней руки рада была бы приготовить паштет из индейки с макаронами или постные равиоли с морковью. И ей-богу, современному шеф-повару есть чему поучиться у мэтра. Ну а те, кто предпочитает разогреть в микроволновке полуфабрикат, книги Радецкого – как путешествие в прошлое. Что ели, о том, как припасы доставлялись в столицу и, наконец, и что было почем, ну, скажем, «черепахи, приготовленныя въ жестяныхъ банкахъ, доставляются изъ Лондона и Парижа, продаются въ овощно-фруктовыхъ лавкахъ, англиiйская отъ 4 до 6 р.за банку, а французская отъ 6 до 7 р. за банку».

И напоследок маленький штрих. Будущая настольная книга домохозяек была напечатана в типографии Штаба Отдельного Корпуса внутренней стражи, который занимался поимкой разбойников, охраной порядка на ярмарках и этапированием арестантов. Цензор Елагин, по словам Ивана Гончарова (того, что написал роман «Обломов»), в поварской книжке Радецкого «чуть ли не нашел там много “вольного духа”», но все же добро на печать дал. Что могло смутить господина Елагина? Неужто революцией повеяло от лягушек а ля пулет?