21 апреля 1890 года.

Чехов отправился на Сахалин. По доброй воле. Исключительный случай.

Спасибо школе, для нас Чехов — дяденька в пенсне, который писал тоскливые вещи и выдавал их за комедии, а мы все думали: странный юмор у врачей, конечно. А между тем он писал рассказы и повести, которые сегодня отлично бы вписались в сериальную линейку какого-нибудь любимого домохозяйками телеканала. И вообще Чехов был далеко не промах: взбирался на Везувий, заправившись хорошенько красным вином. Любил женщин и этого не скрывал. « Когда у меня будут дети, то я не без гордости скажу им: «Сукины дети, я на своем веку имел сношение с черноглазой индуской… и где же? в кокосовом лесу, в лунную ночь» — это вот из письма Суворину. Увы, с детьми у Антон Палыча, как известно, не вышло, не осталось следа о незабываемой кокосовой ночи и в рассказах, а жаль.

…30-летний писатель уже 6 лет знал о своей болезни, называл ее «моя чахоточка», но прекрасно понимал, что часы неумолимо тикают. Ему бы на воды, а он решил отправиться на Сахалин, в «место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный». Чтобы попасть в это каторжное место, должностным лицам врал, что пишет диссертацию. А друзьям объяснял, – шутя ли? – что хочет отплатить медицине, перед которой «я, как вам известно, свинья».

Об «Острове Сахалин» слышали многие, не многие читали. Ещё меньше знают, что на Западе эти девять путевых очерков (исписанные бумаги занимали два десятка багажных мест в скором поезде до Москвы) называют лучшим произведением журналистики, написанным в XIX веке. «Остров Сахалин» и напечатан был впервые журнале «Нью Таймс».

… 21 апреля 1890 года Чехов, вооружившись не только извечным своим медицинским саквояжиком, но и револьвером Smith & Wesson, попрощался с родными и близкими на Ярославском вокзале и отправился в долгий путь. 81 день от Москвы до Сахалина – можно представить, сколько раз Антон Палыч, особенно «полоскаясь в невылазной грязи» Западной Сибири, проклинал свой альтруистический порыв. Ну, сидел бы себе уютно в Москве, пил бы чай да писал новую пьесу для петербургского Александринского театра. А тут бездорожье, вечный риск «утонутия или чего-нибудь вроде». Влекли «сибирская поэзия» Байкала да… японки в амурских краях. «Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской б…». Да, это вам не рафинированные три сестры.

На Сахалине писатель вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно – стремился сделать «перепись всего сахалинского населения». Переписал так, что читая, разрываешься между презрением и состраданием к роду человеческому.

«Говорят, что по дороге на маяк когда-то стояли скамьи, но что их вынуждены были убрать, потому что каторжные и поселенцы во время прогулок писали на них и вырезывали ножами грязные пасквили и всякие сальности. Любителей так называемой заборной литературы много и на воле, но на каторге цинизм превосходит всякую меру и не идет в сравнение ни с чем. Здесь не только скамьи и стены задворков, но даже любовные письма отвратительны. Замечательно, что человек пишет и вырезывает на скамье разные мерзости, хотя в то же время чувствует себя потерянным, брошенным, глубоко несчастным. Иной уже старик и толкует, что ему свет постыл и умирать пора, у него жестокий ревматизм и плохо видят глаза, но с каким аппетитом произносит он без передышки извозчичью брань, растянутую в длинную вязь из всяких отборных ругательных слов и вычурную, как заклинание от лихорадки. Если же он грамотен, то в уединенном месте ему бывает трудно подавить в себе задор и удержаться от искушения нацарапать на стене хотя бы ногтем какое-нибудь запретное слово».

Но вся безжалостность Чехова — от любви. В записных книжках Антона Павловича есть очень точная фраза, ставшая уже хрестоматийной «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть».

Прожив на Сахалине 3 месяца и 3 дня, Чехов отправился знакомиться с Востоком. И вот она, кокосовая ночь на Цейлоне… «Я доволен по самое горло, сыт и очарован до такой степени, что ничего больше не хочу и не обиделся бы, если бы трахнул меня паралич или унесла на тот свет дизентерия. Могу сказать: пожил! Будет с меня. Я был и в аду, каким представляется Сахалин, и в раю, т. е. на острове Цейлоне».